умом» Считать свет и зрение
солнцеподобным справедливо, но считать их самим Солнцем несправедливо. И
точно так же признавать знание и истину благовидными справедливо, но
считать которое-либо из них благом несправедливо. Ибо природу блага
надлежит ставить и выше знания и выше истины [см. Госуд., VI, 508 Е — 509
А].
Рассматривая «идеи», философ
может или рассматривать их реализацию в мире вещей, или, напротив,
подниматься в мысли до их начала, пребывающего выше всякого знания. В
первом случае душа использует «идеи» в качестве «гипотез», или
«предположений»: разделяя род на виды, душа «принуждена искать... на
основании предположений, пользуясь разделенными тогда частями как образцами
и идя не к началу, а к концу» [там же, 510 В]. Это как бы путь вниз — от «идей»
к вещам. Так поступают, «когда ваяют или рисуют: все это — тени и образы .в
воде. Пользуясь ими как образами, люди стараются усмотреть те, которые
можно видеть не иначе, как мыслью» [там же, 511 А].
Род познаваемого, постигаемый
только мыслью, Платон называет «мыслимым». В «мыслимом» имеются две
«части». Для отыскания первой из них душа вынуждена основываться на
предположениях и не доходит до начала, так как не может подняться выше
предположений, но пользуется самими образами или подобиями, запечатлевающимися
на земных предметах [см. Госуд., VI, 511 А]. И есть вторая часть мыслимого,
второй случай рассмотрения «идей». В этом случае душа идет не к «концу», а,
напротив, к «началу»: она сводит все «гипотезы» («предположения») к идее
«блага», как к тому, что пребывает выше всякого знания и выше всех
предположений. «Узнай же теперь, — говорит Платон, — и другую часть
мыслимого... ее касается ум силою диалектики, делая предположения, — не
начала, а в существенном смысле предположения, как бы ступени и усилия, пока
не дойдет до непредположительного, до начала всего. Коснувшись же его и
держась того, что с ним соприкасается, он, таким образом, опять нисходит к
концу и уже не трогает ничего чувственного, но имеет дело с идеями через
идеи, для идей и оканчивает на идеях» [Госуд., VI, 511].
Учение
о знании тесно связано с теорией «идей» Платона. Потому что знание и есть
способность постичь вечное, истинное, тождественное себе самому – то есть
«идеи» и высшую из них «идею» блага. С учением о знании связано также учение
о душе, которая является посредником между мирами «идей» и чувственных
вещей. Цель души – постижение «идеи». В диалоге «Федр» говорится, что
познание – это процесс вспоминания душой того, что она знала, находясь в
мире «идей», до своего воплощения в чувственном мире.
В
«Государстве» также говорится, что, будучи приближенной к миру бытия, душа
имеет исконное знание истины, пробуждаемое в ее земном существовании с
помощью диалектического рассуждения; сложенные вместе, знание и рассуждение
составляют мышление, направленное на бытие, то есть на то, что не имеет
связи с материальным миром. Относительно вещей материальных, имеющих
рождение и пребывающих в становлении, невозможно знание, бессмысленно
рассуждение, непригодно мышление. Здесь душа пользуется совсем другими
инструментами — более или менее правильным воззрением (мнением), которое
складывается из запечатленного в памяти подобия вещи и убеждения в его
достоверности (уподобление и вера).
«Знание
направлено на бытие, чтобы познать его свойства» (Гос-во, 273), в то время
как мнение – это всего лишь становление. Знание – истинно, а мнение
неистинно. Мир бытия и мир становления — два нетождественных мира, мышление
и мнение относятся к разным мирам, а поэтому, хотя истина остается все же
за мышлением, мнение не становится от этого иллюзорным. Мнение аналогично
истине в той же пропорции, и поэтому вполне допустима такая ситуация, когда
правильно составленное мнение может именоваться истинным мнением.
Собственно
мышлению, как его понимает Платон, принадлежат лишь идеи чистого бытия,
никак не связанные с материей, из наук это только арифметика, из разделов
философии — только онтология. Все остальное — физические науки,
естествознание, геометрия, науки об обществе, из разделов философии —
космология, политика, этика, эстетика, психология ит. п., — так или иначе
связано с миром становления и подлежит мнению. Следовательно, то, что
Платон именует знанием, к практической жизни не имеет никакого отношения,
это узкая область чисто теоретического знания и еще уже — философской
теории.
Люди,
обладающие знанием, а не мнением – это философы. Но естественно, что
подавляющее большинство людей не таковы. Даже наоборот, философы в
современном государстве порицаются и не понимаются толпой, которой доступны
только мнения, опирающиеся на чувственные впечатления.
Как
же достичь знания, умозрить «идеи», стать философом? В «Пире» дана картина
постепенного познания «идеи» прекрасного. Надо «начать с устремления к
прекрасным телам в молодости». Это устремление родит в нем прекрасные мысли.
Потом придет понимание, что «красота одного тела родственная красоте любого
другого» (Пир, 76), и человек станет любить все красивые тела. Путь любви –
это путь обобщения, который восходит к все более абстрактному. Дальше юноша
постигнет красоту нравов и обычаев, красоту души. После этого родится
любовь к наукам. Каждая новая ступень открывает понимание незначительности
предыдущей, и, наконец, перед человеком откроется самое прекрасное – сама
«идея».
В
«Пире» противопоставлены чувственность и знание. «Правильное мнение»
толкуется здесь как постижение, занимающее середину между знанием и
чувственностью. На значение понятия «середины» в философии Платона указывал
еще профессор А. Ф. Лосев. В широком смысле, платоновская «середина»–
диалектическое опосредствование, категория перехода, связи. Мифологическим
воплощением середины представлен в «Пире» демон любви и творческого
порождения – Эрос. Единство знания и чувственности толкуется здесь не как
«фиксированное», а как единство в становлении. «Идеи» – это результат
диалога души с самой собой. Чувственный мир подталкивает душу к пробуждению
подлинного знания. Проблема состоит в том, чтобы помочь душе вспомнить
подлинное знание, «идеи», что возможно только на пути Эроса.
Путь
человека к знанию показан и в «Государстве» с помощью все того же символа
пещеры. Если снять с человека оковы и заставить его пройтись и оглянуться,
то он не сразу сможет смотреть на свет. Чтобы созерцать высшее, заключает
Платон, понадобится привычка к восхождению, упражнение в созерцании.
Сначала раскованный узник сможет смотреть только на тени, затем на
отражающиеся в воде фигуры людей и других предметов и только в последнюю
очередь на самые предметы. Но и это еще не сам источник света – Солнце.
Сначала узник будет в состоянии смотреть только на ночные небесные светила.
И только в завершение всех упражнений он окажется способным созерцать
Солнце – не изображение его на воде, а Солнце само по себе. И тогда он
узнает, что оно и есть причина всего того, что он и его товарищи видели,
сидя во мраке пещеры.
Человек,
обладающий знанием, никогда больше не станет завидовать людям, созерцающим
только тени. Он не будет мечтать о почестях, которые узники воздают друг
другу в пещере. Его не прельстят награды, которые даются тому, «кто
отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и
лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и
одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее» (Гос-во, 313).
Все
это воззрение на знание теснейшим образом связано с учением о «благе».
Солнце – это причина зрения. Так и «идея» блага является причиной знания и
истины. Считать свет и зрение солнецеподобными можно, но считать их самим
Солнцем нельзя. Точно так же признавать знание и истину благовидными
справедливо, но считать что-либо из них самим благом несправедливо.
Наконец,
в «Государстве» уже без всяких аллегорий и иносказаний описан путь познания
человека, в результате которого он может стать философом. Причем пройти его
может человек любой, даже самый «дурной». «Если сразу же, еще в детстве,
пресечь природные наклонности такой натуры, которые, словно свинцовые
грузила, влекут ее к обжорству и различным другим наслаждениям и направляют
взор души вниз, то, освободившись от всего этого, душа обратилась бы к
истине, и те же самые люди стали бы различать там все так же остро, как
теперь в том, на что направлен их взор» (Гос-во, 316).
Важнейшей
наукой, которая может помочь на пути познания чистого бытия, является
арифметика. Она «ведет человека к размышлению, то есть к тому, что мы с
тобой ищем, но только никто не пользуется ею действительно как наукой,
увлекающей нас к бытию» (Гос-во, 321). А с помощью рассуждения и
размышления человек «пытается разобраться, об одном ли предмете или о двух
разных предметах сообщает ей в том или ином случае ощущение» (Гос-во, 323).
Таким образом, у человека заработает мышление – то, что уже относится к
области умопостигаемого, а не зримого. Далее долгий путь от становления к
познанию истинного бытия человеку помогут пройти геометрия, астрономия
(«после плоскостей мы взялись за объемные тела, находящиеся в движении»
(Гос-во, 328), и, наконец, музыка, ведь можно обнаружить «числа в
воспринимаемых на слух созвучиях» (Гос-во, 331). Диалектика же «будет у нас
подобной карнизу, венчающему все знания, и было бы неправильно ставить иное
знание выше нее» (Гос-во, 335). Именно диалектический метод «отбрасывая
предположения, подходит к первоначалу с целью его обосновать; он потихоньку
высвобождает, словно из какой-то варварской грязи, зарывшийся туда взор
нашей души и направляет его ввысь, пользуясь в качестве помощников и
попутчиков теми искусствами, которые мы разобрали» (Гос-во, 334).
|