К. Шмитт стоял на позиции расширения власти президента в случае чрезвычайной ситуации, которая не должна каким-либо образом ограничиваться рейхстагом. Только это, с его точки зрения, могло помочь справиться с политическим хаосом, сложившимся в Германии 1920-х годов. Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу. Должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок. Значит, необходимо создание нормальной ситуации человеком, который однозначно решит что выступает нормальным состоянием. Всякое право - это ситуативное право. В этом состоит сущность государственного суверенитета, который юридически должен определяться не как монополия власти или принуждения, а как монополия решения.[3]Именно видя отсутствие способности либерального парламента принять решение для того, чтобы Германия могла выжить, К. Шмитт вступил в национал-социалистическую партию и пытался реформировать теорию права изнутри.

     Первой фразой своей книги, в главе под аналогичным названием "Политическая теология”, К. Шмитт сразу постулирует: "Все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия”. Это так, не только исходя из исторического развития, в котором они перешли от теологии к теории государства, где фигуру всемогущего Бога занял всемогущий законодатель, но и обладание сходной структурой. В качестве примера, К. Шмитт проводит аналогию между понятием чрезвычайной ситуации в юриспруденции  и чуда в теологии.[4] Исходя из данной идеи, он обосновывает, что факт секуляризированной теологии всегда должен оставаться во внимании исследователя при рассмотрении современных политических теорий, хотя может утверждаться, что политика полностью освободилась от этого или даже противостоит всем религиозным факторам. Политическая теология не означает непосредственной связи с религией и религиозностью как таковой. К. Шмитт стремился выявить структурные параллели между теологическими и политическими концептами. Здесь прослеживается влияние Т. Гоббса, когда он предлагал свою секуляризированную, рациональную политическую теологию с фигурой Левиафана.

     В связи с этим он пытается проследить историю взаимосвязи теологии и политики. В учении о государстве XVII в. монарх отождествлялся с Богом и занимал в государстве место, в точности аналогичное тому, какое полагается в мире Богу. К. Шмитт приводит слова Атже о том, что государь – это картезианский Бог, который был перенесен в политический мир. Он также обращается к Ж.-Ж. Руссо, указывая на то, что он применял к суверену ту же идею, что философы составили себе о Боге, то есть, что он может сделать все, что пожелает, и это всегда осуществляется во благо, потому что суверен не может желать зла. Когда же естественнонаучное мышление всё  больше распространяется, то юридически-этическое мышление, которое преобладало в эпоху Просвещения, вытесняется. "Суверен, который в деистической картине мира, пусть и вне мирового целого, оставался все же механиком огромной машины, радикальным образом вытесняется. Машина работает теперь сама по себе”. Люди всё больше утрачивают трансцендентные представления. Тем самым истории развитии теории государства приходит к тому, что устраняются все теистических и трансцендентных представлений и появляется  новый тип понятия легитимности. На место монархической приходит демократическая идея легитимности.[5]

В этом контексте К. Шмитт выводит ряд взаимозависимостей между ними. Во-первых,  современные политические концепции являются секуляризированными теологическими, потому что они имеют свое историческое происхождение от них. Во-вторых, что вытекает из первого, они обладают аналогичным местом в структурировании социального. Аналогию между теологическими и юридическими концепциями, предполагает, что реальность структурирована определенным образом, и существуют определенные"места”, исторически заполненные типичными религиозными фигурами, и которые в современности переходят к мирским-политическим.

Таким образом, утверждает К. Шмитт, политическая теология состоит в анализе соответствий между юридическими, политическими понятиями определенной эпохи и метафизическими понятиями того же времени, которые принимаются как должное этой самой эпохой. Однако его анализ не только сконцентрирован на исторических или социологических процессахсекуляризации, но он стремится раскрыть саму структуру реальности, которая неизбежно ставит в центр верховную власть. Поэтомупри переходе от традиционного уклада к современности политическая теология предполагает перемещение трансцендентнойфигуры, Бога традиции, выступавшего основным и обязательным  источником легитимности порядка. В то время как Бог заранеезанимал место этого абсолютного источника, то теперь, в условиях секуляризации, это место должно быть заполнено мирскойфигурой. Т.к. если этот Бог был свергнут, то место, которое им занималось в организации социальной структуры, - нет. Секуляризация означает, что институты и понятия современности неким образом извлекаются из сферы священного. Это предполагает, что современность не полностью автономна, как об этом говорили идеологи Просвещения и продолжают обсуждать в современном дискурсе и сейчас. Итак, это означает, что модерн не представляет новое начало, а является перемещением традиционных теологических институтов и концептов, хотя и выглядит как разрыв с тем, что поддерживало политический порядок в пре-модерне. Предполагается разрыв в одном измерении, но обнаруживается, что политический порядок нуждается в неком абсолютном основании.

В этой интерпретации политическая теология не образует код, по которому мы можем понять политическое в целом, но иллюстрирует конкретный способ бытия современной политики. Она выражает исторический и концептуальный контекстпроисхождения современной политической категории.[6]

Фигура суверена и чрезвычайное положение. Критика либерализма

Работа К. Шмитта "Политическая теология” начинается с утвеождения: "Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении”[7]. Это и является базовой характеристикой того, что значит быть сувереном. Решение о чрезвычайном положении означает объявление, что опасное положение для государства достигло такого масштаба, что превышает нормы существующегоправопорядка. Также следует обратить на само построение фразы, потому что такая формулировка указывает на то, что, чтобы принимать решение о чрезвычайном положении – это не только решать, что конституирует ситуацию как чрезвычайное положение, но и определять, как реагировать и действовать в соответствии с обозначенным  положением.

Таким образом, центральным понятием "Политической теологии” выступает чрезвычайная ситуация в связи с понятием суверена. Сама сущность суверенности состоит в способности и власти принять эффективное решение за пределами нормальной политики и ее правил. С точки зрения К. Шмитта исключительность более интересна, нежели правило, потому что правило не доказывает ничего, а исключение доказывает все. Оно не только подтверждает правило, но само правило существует только благодаря исключению. В отличие от нормальной ситуации, когда автономность и самостоятельность момента решения сведены к минимуму, норма разрушается в исключительном случае. И все же решение должно быть принято, если суверенное образованиехочет продолжать свое существование. Решение освобождается от любого ограничения нормой и становится в собственном смысле слова абсолютным. В исключительном случае государство приостанавливает действие права для самосохранения. Два элемента понятия "право-порядок” здесь противостоят друг другу и доказывают свою понятийную самостоятельность. [8] Само понятие "чрезвычайный” означает нечто отличное он нормального состояния дел и что оно не подчиняется обычным способам решения сложившихся проблем. В чрезвычайных обстоятельствах, когда нормальное состояние дел нарушено, правовая норма более не применима и не может исполнять свою обычную регуляторную функцию. Соответственно для восстановления правового порядка, необходимо быстро реагировать для исправления сложившейся ситуации. К. Шмитт подчеркивает, что правовые нормы ограничены в своей сфере применения теми ситуациями, где преобладает нормальное состояние дел и функционирование государства без помех. Кризисы подрывают такую основу правовых норм, и они перестают быть эффективными.

     Описывая чрезвычайную положение, К. Шмитт указывает, что точные детали таких обстоятельств не могут быть ожидаемыми, и в правовой норме невозможно детально сформулировать, что может произойти в этих обстоятельствах, особенно когда речь идет о критическом положении и как его устранить. Исключительный случай - случай, не описанный в действующем праве - может быть в лучшем случае охарактеризован как случай крайней необходимости, угрозы существованию государства, но не может быть описан по своему фактическому составу. Содержание юрисдикционной компетенции в таком случае обязательно должно быть неограниченно. Наибольшее руководство, которое конституция может предоставить, - это указать, кто может действовать в таком случае. Действия в условиях чрезвычайного положения не должны подлежать контролю, их осуществлению не должна препятствовать система сдержек и противовесов, как это происходит в случае либеральной конституции. Лишь суверен решает, есть ли критическое положение, а также то, что должно быть сделано, чтобы устранить его. Суверен стоит вне нормально действующего правопорядка и все же принадлежит ему, поскольку он компетентен решать, может ли быть приостановлено действие конституции.[9]

     Используя терминологию чрезвычайного положения, К. Шмитт связывает суверенность и существующий порядок. Суверен – это пороговая фигура, он одновременно внутри и вне закона. Такой парадокс выступает в качестве концепции фундаментального порядка для К. Шмитта. Итак, когда нормативный, предписанный набор правовых правил не справился, общество связанное таким законом, оказывается в состоянии крайней опасности (äußerster Not). Государство, орган единства, само оказывается под вопросом. Соответственно суверен должен принять решение, что делать, чтобы восстановить то нормальное состояние, которое существовало до кризиса. Суверен – это фигура, представляющая единство государства, и он может вмешиваться, чтобы восстановить это единство, когда правовые механизмы не соответствуют требованиям сложившейся обстановки. Тем самым суверен по сути не стоит над законом, потому что защита самого существования политического сообщества - это защита фундаментального порядка, стоящего в истоке происхождения всей законности.[10]

     Такая концепция тесно связана с разработкой К. Шмиттом  понятия суверенитета как ключевой конституционной проблемы и важного вопроса повседневной правовой практики. Изначальным пунктом рассмотрения К. Шмиттом данного аспекта выступает разрыв между правовыми нормами и фактической ситуацией. Идея, выраженная в том или ином законе, норме не может осознать сама себя и осуществить действие, соответственно необходимо принятие решения, которое преодолеет такой разрыв. Можно проиллюстрировать соответствующим примером, подставив переменные в такую формулу: в качестве идеи берется закон о войне, фактом выступает насильственный распад государства, а принятым решением будет гуманитарная интервенция. Гарантия, что решение принято (в конечном счете, независимо от его основного содержания), является важнейшей характеристикой правовой формы для К. Шмитта. [11]

Итак, состояние чрезвычайной ситуации может быть определено как те политические решения, которые не подчинены установленным правовым нормам и когда возможен выход за пределы закона. К. Шмитт приходит к выводу, что как бы враждебнолиберальные настроения не относились к этому, даже они должны понимать, что всегда будут существовать чрезвычайные ситуации; и что, решения в таких случаях будут определены, если не решением истинного суверена, то решением буржуазии, или тех, кто имеет средства для этого в данный конкретный момент времени. Воля общественности все равно будет игнорироваться.Независимо от того будет ли внимание либеральной демократии больше сконцентрировано на теологии, метафизике, морали или экономике, К. Шмитт делает вывод, что всегда присутствует "скрытый империализм”, который может осуществляться в такихнациональных государствах. Также, говоря о либералах, он отмечает, что они желают личной государственной власти, независимой воли и самостоятельного деяния (т.е. монарха), но  делают его лишь исполнительным органом, а каждый из его актов - зависимым от одобрения министерства. "Ненависть к монархии и аристократии тянет либерального буржуа влево; страх за свое имущество, которому угрожают радикальная демократия и социализм, тянет его снова вправо к могущественной королевской власти, войско которой способно его защитить; так он колеблется между обоими своими врагами и хотел бы обмануть обоих”. Для буржуазии идеал политической жизни состоит в том, чтобы дискутировала не только законодательная корпорация, но и все население, чтобы истина получалась сама собой путем голосования. На самом деле это просто способ уйти от ответственности, и чрезмерное внимание привлекается к важности свободы слова и печати, чтобы, в конечном счете, не нужно было принимать решение. Переговоры, дискуссии, выжидание – упование на то, что окончательное столкновение и решающее сражение можно будет превратить в парламентские дебаты, чтобы вечно откладывать посредством вечной дискуссии.[12] Это был тот аспект конституции либерального национального государства, который К. Шмитт стремился исправить и обратить на него внимание других исследователей.

     Постановка вопроса "кто решает”, а не "как решает” стала одним из основных пунктов критики К. Шмиттом либеральных нормативных подходов, стремящихся поставить решения суверена в предопределенные нормативные процедуры. Тем самым субъективные решения сводятся, насколько это возможно, до институциональных формальных и рациональных процессов.

Атака на либерализм в целом исходит из того факта, что чрезвычайные ситуации вообще существуют. Этот подход потерпел крах  еще на том этапе, когда решил сделать вид, что может существовать абсолютный нормативный порядок. Следуя руководству естественных наук, которые, согласно К. Шмитту, опять же не осознают возможности исключений в природном мире, либерализм представляет взгляд на право, основанный на универсализме, генерализации и утопичной нормативности, где не существует чрезвычайных ситуаций, которые на самом деле являются одним из центральных феноменов в мире. Это случайные, срочные и обычно непредвиденные события или ситуации, где необходимо сразу же предпринять действия по устранению сложившихся обстоятельств. В таких ситуациях чаще всего нет времени на предварительную рефлексию, размышления и нет готовых заранее спланированных рецептов решения проблемы. По мнению К. Шмитта, наличие чрезвычайных, исключительных ситуацийопровергает формальный подход либерализма, где утверждается, что заранее установленные общие нормы распространяются на все возможные ситуации. Таким образом, чрезвычайность требует конкретных решений, которые не могут быть ограничены иликакими-либо априорными правилами.[13] руководимы

     Исходная критика К. Шмиттом статьи 48 делает очевидной анти–либералистскую направленность "Политической теологии”. Либерализм – это политическое прикрытие Просвещения, которое исходит из определения И. Кантом Просвещения как наличия мужества пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-либо другого. Либеральная политика сформулирована в терминах прав и обязанностей автономных индивидов; государства в терминах договорных соглашений между этими индивидами; политической легитимности в терминах легальности. Для К. Шмитта опыт Веймарской республики был лучшей иллюстрацией того, что либеральное государство пытается подавить вопрос о суверенности просто разделением и взаимным контролем компетенций.[14] Столь активная позиция в отвержении статьи 48 и требование ее правильной интерпретации о границах власти главы государства в случае установления чрезвычайного режима отражала тот конкретный контекст парламентского паралича, в котором оказалась Веймарская республика. К. Шмитт подчеркивал, что нельзя допускать, чтобы такие ситуации вели к политическому хаосу, и порядок должен быть обеспечен.

Принятие решения и диктатура

     Такая очевидная децизионистская (англ. decision - решение) позиция К. Шмитта отчасти базируется на критике того, что нормативистские подходы не способны справиться с ситуациями, в которых юридически высший орган  не имеет реальной возможности принимать решения и выносить их в соответствии с установленными процедурами. Указанный разрыв между фактической ситуацией и правовой нормой не может быть закрыт, что ведет к опасной деформации всей  нормативной системы. Так называемый позитивизм и нормативизм немецкой государственно-правовой науки в эпоху Германской империи и Веймарской республики был деградировавшим и держался просто нормативной силы фактического, а не подлинного решения.[15]

     Отношения между действительной властью и юридически высшей властью, что К. Шмитт обозначает как "проблема суверенности”, становится важной правовой проблемой. В таких условиях тот, кто держит в своих руках фактическую власть навязать решение, должен стоять выше объективированных нормативных процессов и юридически высшего органа, чтобы спасти саму сущность правовой формы, то есть уверенность, что решение будет принято и порядок сохранен. Эта децизионистсая перспектива, таким образом, делает существование и эффективное функционирование нормативного порядка зависимым от наличия актуальной, юридически не-производной от другого органа силы, которая может принять решение о том, является ли данная ситуация той, в которой формальные и рациональные процессы не справились, и что должно быть сделано в ответ.

     В такой интерпретации политика оказывается в междоузлие закона и исполнительной власти, которое в свою очередь основано на вопросе о том, когда необходимость легального нарушения  и политического решения в условиях демократии превращаются в становление диктатуры. [16]

     Но суверен для К. Шмитта - это вовсе не "суверенный диктатор”, который создает новый правопорядок во имя своих людей, описанный в работе 1921 г. "Диктатура” с выделением двух типов диктатуры – комиссарской и суверенной. Комиссарская диктатура, несмотря на все полномочия у главы государства, существенно ограничена рамками существующего конституционного порядка и следует тем процедурам, которые диктует конституция. Суверен может защищать лишь то, что уже есть и установлено. Он может внести некоторые изменения в законы, но не может осуществлять коренных изменений в государстве. А при суверенной диктатуре упраздняется весь правовой порядок, и она подчинена цели вызывать целиком новый порядок.

"Политическая теология”, опубликованная всего через год после "Диктатуры”, представляет собой отход от обозначенной прежней позиции К. Шмитта по вопросу о чрезвычайных полномочиях и переход к революционной модели чрезвычайного режима. Если его прежняя позиция характеризуется одобрением модели диктатуры, основанной на том, что данные полномочия даны кем-то, и понятие нормы оказывается главенствующей при подчинении ей чрезвычайной, то новая формула К. Шмиттаобращается к модели суверенной диктатуры. С такими идеями он выступает в определенной степени современным Н. Макиавелли. К. Шмитт заменяет классическую модель ограниченных полномочий в случае чрезвычайного положения моделью неограниченныхдиктаторских полномочий. В соответствии с этой новой моделью исключение характеризуется как неограниченные полномочия, и означает приостановление всего существующего порядка. Но более существенным является власть суверенных диктаторов не для приостановления правовых норм, а активного изменения существующего правопорядка и трансформирования его полностью или частично в нечто иное и новое. Другими словами, норма становится подчиненной чрезвычайной ситуации, что переворачивает отношения между этими двумя явлениями. То, что К. Шмитт осуществляет в "Политической теологии” не ограничено изменением ролей между, с одной стороны, обычным правопорядком и  нормальной ситуацией, а с другой - чрезвычайной ситуацией. На самом деле, новая позиция К. Шмитта исключает вообще понятие нормального и заменяет его исключением. В этом отношении нет места, чтобы продолжать говорить о правиле и исключении. Исключение становится всем, а правило сводится на нет.[17]

     В связи с раскрытием сущности чрезвычайного положения в "Политической теологии”, становится ясно, почему К. Шмитт не мог больше поддерживать комиссарскую диктатуру, при которой власть принятия решений распределена по различным органам, таким как консульства, сенат, сам диктатор. Но тем самым альтернативная модель К. Шмитта, которую он предлагает на смену либеральной, ставит во главу фигуру суверена. Если либерализм слишком полагается на нормативное, и, по сути, утопическое видение природы структур, то К. Шмитт предлагает слишком гибкую альтернативу подчинения всего порядка  прихоти суверена.

     В завершение, необходимо отметить, что в подходе к чрезвычайному положению К. Шмитт обосновал несколько важных аспектов, которые ранее не рассматривались. Он в целом отступил от традиционного дискурса, существовавшего еще со времен Римской республики, где мир рассматривался как две взаимоисключающие части, т.е. нормальный случай, обычное состояние дел, отделено и явно разграничено по отношению к чрезвычайной ситуации. Более того, такое направление мысли о чрезвычайных ситуациях рассматривало данный феномен как временный и исключительный по отношению к непрерывной нормальной жизни. К. Шмитт ставит под вопрос такой подход, переворачивая отношения между нормальным и чрезвычайным. [18]

Дихотомия "друг-враг” в контексте политического

    Чтобы полностью осознать значение чрезвычайного положения, необходимо помнить о том, что это понятие является чистейшим выражением и отражением политического. В работе  "Понятие политического” (1932 г.) К. Шмитт обозначает, что конкретные политические различия, к которым действия и мотивы в сфере политики могут быть сведены, - отношения между другом и врагом.

    Вместо того чтобы предлагать исчерпывающее академическое определение политического, К. Шмитт концептуализирует его в терминах совокупности человеческой мысли и действия, с точки зрения примордиальной противоположности друг-враг. (Также как это существует  в сфере морали - добро и зло, эстетики - красивый и уродливый, экономики -прибыльный и убыточный). Для К. Шмитта политическое изначально, оно появляется до государства и выходит за пределы мирской и рутинной политики. В самом деле, политическое для К. Шмитта воплощает экзистенциальную тотальность и определяет выбор между бытием и ничто.[19]

Постоянная возможность борьбы и вооруженных конфликтов отражает важность данной дихотомии в сфере политики. Понятия друга, врага и борьбы получают реальное значение именно потому, что они относятся к реальной возможности физическогоубийства. Война следует из вражды и является экзистенциальным отрицанием врага, это самое крайнее следствие вражды. Если вспомнить обсуждаемое выше понятие чрезвычайного положения, то такой случай и представляет собой ситуацию крайней опасности, опасности для существования государства. Тем самым ясным примером чрезвычайного положения выступает война, которая конституирует ядро чрезвычайной ситуации, и придает ей политическое измерение.